Неточные совпадения
Гончарова.], поэт, — хочу в Бразилию, в Индию, хочу туда, где солнце из камня вызывает
жизнь и тут же рядом
превращает в камень все, чего коснется
своим огнем; где человек, как праотец наш, рвет несеяный плод, где рыщет лев, пресмыкается змей, где царствует вечное лето, — туда, в светлые чертоги Божьего мира, где природа, как баядерка, дышит сладострастием, где душно, страшно и обаятельно жить, где обессиленная фантазия немеет перед готовым созданием, где глаза не устанут смотреть, а сердце биться».
— Я собрал бы остатки моей истерзанной души и вместе с кровью сердца плюнул бы в рожи нашей интеллигенции, чер-рт ее побери! Я б им сказал: «Букашки! вы, лучший сок моей страны! Факт вашего бытия оплачен кровью и слезами десятков поколений русских людей! О! гниды! Как вы дорого стоите
своей стране! Что же вы делаете для нее?
Превратили ли вы слезы прошлого в перлы? Что дали вы
жизни? Что сделали? Позволили победить себя? Что делаете? Позволяете издеваться над собой…»
Они были душа этого огромного тела — потому что нищета душа порока и преступлений; теперь настал час их торжества; теперь они могли в
свою очередь насмеяться над богатством, теперь они
превратили свои лохмотья в царские одежды и кровью смывали с них пятна грязи; это был пурпур в
своем роде; чем менее они надеялись повелевать, тем ужаснее было их царствование; надобно же вознаградить целую
жизнь страданий хотя одной минутой торжества; нанести хотя один удар тому, чье каждое слово было — обида, один — но смертельный.
—
Жизнь наполнена страхом, — говорит Михайла, — силы духа человеческого поедает взаимная ненависть. Безобразна
жизнь! Но — дайте детям время расти свободно, не
превращайте их в рабочий скот, и — свободные, бодрые — они осветят всю
жизнь внутри и вне вас прекрасным огнём юной дерзости духа
своего, великой красотой непрерывного деяния!
Несмотря на все величие гомерических рапсодий, героический век, с
своими богами и богинями, не явился в Греции во времена Перикла, равно как и в Италии Вергилий, при всем
своем красноречии, не мог уже возвратить римлян империи к простой, но доблестной
жизни их предков и не мог
превратить Тиберия в Энея.
Вооруженный «диалектическим методом», в котором якобы уловляется самая
жизнь мышления, он
превращает его в
своего рода логическую магию, все связывающую, полагающую, снимающую, преодолевающую, и мнит в этой логической мистике, что ему доступно все прошлое, настоящее и будущее, природа живая и мертвая.
Наивысшее достижение и на этом пути нам являют святые, которые всю
свою жизнь превращают в благоуханный плод духовного творчества.
Как во сне прошла вторая половина спектакля для Дуни… Бедные нищие юноша и девушка, по ходу пьесы обращенные феей в королевских детей, скоро, однако, тяготятся
своей новой долей. Им скучно без обычного труда, среди роскоши и богатства придворной
жизни… Дворцовый этикет с его церемониями скоро надоедает им, и они со слезами бросаются к ногам доброй феи, умоляя ее
превратить их снова в бедных крестьян. И волшебница Дуня исполняет их просьбу.
Да потому что на живое самостоятельное хотение ни у кого из них мы не видим даже намека. Кто из упомянутых героев действительно цельно, широко и свободно проявляет себя? Никто. Никто не живет. Каждый
превратил свою живую душу в какую-то лабораторию, сосредоточенно ощупывает
свои хотения, вымеривает их, сортирует, уродует, непрерывно ставит над ними самые замысловатые опыты, — и понятно, что непосредственная
жизнь отлетает от истерзанных хотений.
Вся красота, вся
жизнь для нас, все достоинство — в страдании. Бессмертные песни спело человечество во славу страдания, вознесло его на такую высоту, что дух радостно бьется и тянется ему навстречу. К счастью же человек недоверчив и стыдлив. Он тайно берет его маленькими порциями для
своего личного, домашнего обихода и стыдится счастья, как секретной болезни, и действительно
превратил его в секретную болезнь, потерял способность достойно нести счастье.
Перед человеком открыто так много радостей, так много счастья, а он не видит этого, не слушает поющих в душе голосов
жизни и
превращает душу
свою в мерзлый, мертвый комок.
Красивая внешность, соединенная с дымкой романической таинственности, окутывавшей прошлое Зыбина и послужившей поводом для московских сплетниц к всевозможным рассказам о любви к нему какой-то высокопоставленной дамы из высшего петербургского круга, ее измене, трагической смерти, и призраке этой дамы, преследовавшем Зыбина по ночам, так что он изменил совершенно режим
своей жизни и день
превращал в ночь и наоборот — сделали то, что молоденькая, впечатлительная, романически настроенная девушка влюбилась в красивого брюнета, в глазах которого, на самом деле, было нечто демоническое.
Княжна Людмила Васильевна действительно, со дня приезда в
свой дом, повела
жизнь, выходящую из рамок обыденности. Ее дом днем и ночью казался совершенно пустым и необитаемым.
Жизнь проявлялась в нем только в людской, где многочисленный штат княжеской прислуги, пополненный выписанными из Зиновьева дворовыми, не хуже великосветских кумушек, перемалывал косточки
своей госпоже, прозванной ее домашними «полуношницей». Княжна действительно
превращала день в ночь и наоборот.